Антону, моему сыну, посвящаю эту книгу. 11 страница

В службе безопасности пароходства были выработаны мероприятия, согласно которым движение - только в светлое время суток, выборка якоря - только вручную, район носовой части судна полностью обесточить, останавливаться только вдали от населенных пунктов, при сильном попутном ветре камбуз не топить.

Провели общее собрание экипажа, сделали инструктаж и отошли в рейс с таким расчетом, чтобы к Казачинскому порогу подойти в сумерки.

Следующую ночевку, после Казачинского порога, решили сделать в Подтесово. В затон нам заходить запретили, и мы остановились в Комарах. Поскольку еще было рабочее время, я выехал на шлюпке в РЭБ, где задержался. Прибыл на судно около 23 часов. Второй штурман - второй механик Баженов доложил об обстановке на плавбазе и чрезвычайном происшествии, которое случилось в мое отсутствие.

- После вашего отбытия, - докладывал он, - к судну подошла лодка и высадила на борт то ли родственника, то ли просто приятеля механика Гайсенка. Знакомый зашел в каюту механика, а часа через полтора уехал. Впоследствии Гайсенок повел себя странно и был арестован военными...

И тут я узнал всю подоплеку ЧП. Когда сгущались сумерки, механик Гайсенок поднялся в ходовую рубку и включил станцию сигнальных огней. Там произошла вспышка короткого замыкания, и по всему судну свет пропал. Он бегом спустился в машинное отделение, включил рубильник, и свет на судне появился. Так он проделывал несколько раз. За этим наблюдал полковник и в конце концов дал команду начальнику караула схватить механика и изолировать до прибытия капитана. На очередной перебежке из машины в рубку, когда освещение было, солдаты караула схватили Гайсенка, связали и положили его в большой ларь, предназначенный для хранения овощей.

Невключение станции сигнальных огней предусматривалось мероприятиями безопасности, о которых механик по причине своего нетрезвого состояния забыл. Я решил продержать его в ларе до утра. В 6.00 рассвет уже наступил, тумана не предвиделось, мы снялись с якоря, и я дал команду освободить механика. Начальник караула и два солдата привели механика в рубку. Это было жалкое зрелище: он промерз до костей, с глубокого похмелья его трясло, как осиновый лист. Я предупредил его:

- Если выпьешь хоть каплю, окажешься снова в ларе.

Он молчал. Был, что называется, тише воды, ниже травы.

Суток через двое пути ко мне обратился начальник караула и сообщил, что полковник крайне недоволен экипажем, который сверлит дырки в палубе. Я не мог ничего понять, говорю:

- Покажите, где?

Он пригласил меня к полковнику, и мы пошли смотреть дырки. Каково же было мое удивление, и не только мое, но и старшего лейтенанта, когда полковник указал на отверстия в комингсах трюмов, которые предназначены для вставки лючин - приспособлений для крепления брезента на трюмах в целях их предохранения от попадания влаги. Я помолчал, не стал объяснять, что к чему, а полковнику сказал:

- Ладно, я распоряжусь, чтобы больше не сверлили.

Старший лейтенант отвернулся, чтобы не расхохотаться, а полковник на очередном инструктаже караула предупреждал:

- Надо смотреть не только за механиком; что он шпион - я не сомневаюсь. Надо глаз не спускать и с капитана.

В Дудинке мы остановились, чтобы оформить отход судна на Диксон. На берегу, в диспетчерской, я встретил Игоря Павловича Худоногова, капитана-наставника Енисейского пароходства. Мы мало знали друг друга, как-то не доводилось общаться. Он мне говорит:

- Слушай! Ни разу не был на Диксоне, а хочется побывать.

- Поехали, приглашаю! - сказал я ему.

Тут в наш разговор встрял диспетчер:

- А знает ли Игорь Павлович, какой на теплоходе "Норильск" груз?

- Знаю, знаю! - ответил мой собеседник. - Об этом говорит весь бассейн.

Через некоторое время отошли на Диксон. Погода нам благоприятствовала, и на третьи сутки, без остановок в пути, мы уже были в бухте Диксон. Диспетчер Диксонского морского порта поблагодарил нас, поздравил с благополучным прибытием и предупредил, чтобы, когда подойдем, на якоря не становились, нас встретит командир воинской части с двумя рейдово-маневровыми катерами, которые и поставят нас к месту выгрузки. Так оно и получилось: нас встретили рейдово-маневровые суда, отшвартовали к причалу, где сразу началась выгрузка вручную.

К нам на борт прибыл полковник Лаврентий Павлович Игнатюк, родной брат капитана-наставника пароходства Николая Павловича Игнатюка. Часа через три выгрузка была закончена. Мы с Лаврентием Павловичем вышли на причал, здесь чувствовался острый запах нефтепродуктов и на бетоне были видны разливы топлива, которые еще не успели высохнуть. На мой немой вопрос Лаврентий Павлович сказал:

- Перед вами принимали танкер "Алуксне" и допустили разливы.

"Да, - подумал я, - если бы в этом рейсе мы не выполняли все требования, мы бы никогда не довезли этот груз". И, действительно, можно сделать все - самую невероятную, любую опасную работу, но только при условии предусмотрения всего и вся.

В Диксоне я встретил своих знакомых из экипажа теплохода "Владимир Ленин", в том числе его капитана Николая Петровича Алексеева. Они ожидали окончания выгрузки угля с лихтера "Курейка". Капитан-наставник Игорь Павлович Худоногов поблагодарил наш экипаж за гостеприимство и перешел на теплоход "Владимир Ленин".

Обратно из Диксона возвращались во второй половине сентября. У всего экипажа было сильное желание запастись рыбой. Остановиться в Енисейском заливе было сложно из-за штормовой погоды. Решили зайти в Лайду. Я знал, что там базировалась бригада рыбаков и места эти были рыбные. Поручил второму штурману за один час до подхода к Лайде вызвать меня в рубку и уснул, как назло, крепко. Подскочил от резкого изменения режима работы двигателей. Поднялся на мостик. Штурман доложил:

- Не доходя до Лайды километра полтора, сели на кочку.

- Какая тут кочка, это отмель, идущая от берега.

Через некоторое время на лодках подъехали рыбаки.

- Мы здесь при южных ветрах по сухому ходим, - сказали они.

Произвели обмер судна: в носу - около метра, по миделю - 1,2 метра, в корме - полтора. Спустили шлюпку, промерили глубины вокруг судна и выбрали направление съемки с мели. "Но кто будет снимать, - думал я, - самим не сняться". Составил телеграмму в Диксон: "Т/х "В. Ленин" КМ Алексееву тчк В условиях плохой видимости зпт причине выхода РЛС из строя зпт коснулись грунта полной воде тчк Своими силами сняться не можем тчк Прошу оказать помощь КМ Булава". Вызвал радиста:

- Немедленно свяжитесь с Диксоном по радио и передайте эту радиограмму.

Вижу, радист мнется и после некоторого замешательства докладывает:

- У нас передатчик вышел из строя.

Думаю, что же делать? Смотрю, на горизонте показалось какое-то судно. Зову его по УКВ-связи:

- Судно, следующее в районе Лайды, прошу на связь с теплоходом "Норильск".

После непродолжительного треска в эфире послышался ответ:

- Я теплоход "Заполярный". Кто зовет "Заполярный"? Ответьте.

Слава Богу, связь была установлена. Прошу его принять и передать в Диксон радиограмму.

- Передавайте, - согласился он.

Я зачитал свою радиограмму, он принял, затем говорит:

- Так это вы на горизонте в районе Лайды? Давайте мы вас стащим на глубокое место. Чего вы будете там сидеть, забытые Богом и людьми.

- Нет, - отвечал я. - Здесь на большом расстоянии от нас малые глубины. Вы со своей осадкой и близко не подойдете. Передайте нашу РД, и мы вам будем благодарны.

- У нас большой опыт съемки с мели, у нас достаточной длины швартовые концы и канаты, мы можем вам оказать помощь.

- В Диксоне стоит мощный буксир нашего пароходства, и он безвозмездно окажет нам помощь.

- Ну, тогда понятна нам ваша позиция. Радиограмму сию передам, счастливо ликвидировать вам последствия.

Через полчаса я получил ответ от Алексеева: "Теплоход "Норильск" КМ Булаве тчк Ожидается усиление юго-западного ветра до 8 - 9 баллов тчк Примите меры безопасности тчк КМ Алексеев".

Тогда я подумал: из этой катавасии нужно выбираться самим. Распределил обязанности экипажа. На баке: второй штурман, боцман и матрос забивают сваю длиной около двенадцати метров острием в грунт так, чтобы другим концом она уперлась в нос судна. Предполагалось, что после этого трос будет заведен за сваю и через клюз подан на брашпиль. Набивая трос через брашпиль, можно со значительной силой отталкивать теплоход как бы назад. На корме: первый помощник механика, два моториста и матрос вывозят кормовой якорь по направлению съемки с мели и с помощью шпиленка стаскивают судно. В машинно-котельном отделении: механик обеспечивает работу на полный ход назад главных двигателей и вспомогательных механизмов.

Шесть часов напряженного труда всего экипажа - и мы были на большой воде. К этому времени начался настоящий ураган. С большим трудом мы дошли до бухты Иннокентьевской и там благополучно отстоялись от шторма.

22.

Всего на теплоходе "Норильск" я отработал три навигации: первую - капитаном - третьим помощником механика, вторую - капитаном - вторым помощником и третью навигацию - капитаном-механиком. Это была наша обычная работа по доставке топлива, продовольственно-промышленных товаров для Воронцово, Байкаловска, Усть-Порта, Караула, Носка. Мы освоили новую линию на Посино - базу нефтяников. На нашем судне неоднократно выезжали бригады врачей с аппаратурой для обследования и оказания медицинской помощи жителям этих поселков.

Прежде, когда я долгое время работал на пассажирских теплоходах, мне не доводилось наблюдать за тем, что делается в таком поселке, как Воронцово, после ухода оттуда пассажирского судна, то есть после того, как между пассажирами и местным населением произошел обмен оленьих шкур и рыбы на спирт и водку. И вот, однажды, когда мы выгружались в Воронцово, туда пришел пассажирский теплоход "Близняк" с туристами на борту. Спустя короткое время после его ухода зрелищу предстал пьяный поселок. Население было пьяным поголовно: старики, взрослые, женщины, дети. Бессмысленно передвигаясь, они запинались за фалини закрепленных лодок, падали и оставались лежать там, где и упали. Сталкиваясь между собой, вцеплялись друг другу в волосы и стремились побороть один одного. Притом все это делалось молча. Ближе к утру, - а светло было круглые сутки, - я видел, как на земле где попало спали люди. Очевидно, именно по этой причине примерно у тридцати процентов местного населения врачи при осмотре устанавливали открытую форму туберкулеза, а у пятидесяти процентов - потемнение легких. Например, я видел такую картину: сидит на голой земле возле чума ребенок, держит кусок рыбы. Подходит собака и выдергивает из рук малыша этот кусок. Ребенок громко плачет, выбегает из чума мать, отбирает у собаки рыбу и возвращает ребенку.

Очень тяжелой сложилась навигация 1969 года. Когда с несамоходного лихтера выгружали уголь, на лодке в селение Мунгуй уехали Николай Никонов, капитан теплохода "Мусоргский", который привел лихтер, Петр Кевбрин, механик того же судна, и Николай Гайсенок, механик теплохода "Норильск". Поехали они за пыжиками, так называются шкурки только что появившегося на свет олененка.

К вечеру охотники за пыжиками не вернулись. На другой день мы обратились к бригадиру рыбаков с просьбой организовать поиски пропавших. Связались по радио с поселком Мунгуй.

- Никто из посторонних людей в эти дни нас не посещал, - ответил на наш запрос бригадир местных оленеводов.

В конце концов пропавших обнаружили на одном из Гусинских островов, что выше по течению в километрах пятнадцати от села Байкаловское. В живых остался только Петр Кевбрин, который безучастно сидел возле погибших - Николая Никонова и Николая Гайсенка.

Когда Петра привели на судно, я узнал его с трудом. Это был старик: заросшее, изможденное лицо, потухшие глаза, чрезвычайно скованная фигура, будто на него кто-то замахнулся и он весь сжался, страшась предстоящего удара. Этот человек совершенно не походил на того, который накануне вечером, перед их отъездом на лодке в Мунгуй, сидел у меня в каюте, пил чай и рассказывал, как хорошо он отдохнул недавно на курорте. Мы обсуждали разные вопросы, в том числе и намерение помышковать пушнину. Петра Кевбрина поддержали Николай Гайсенок и Николай Никонов. Я отговаривал их, ссылаясь на рассказы Алексея Николаевича Васюкова, первого штурмана ледокола "Енисей", о том, как они с боцманом однажды заблудились в этом районе в многочисленных протоках.

- Не советую вам туда ехать, - подытожил я наш разговор на тему о пушнине. - Во-первых, мы не знаем, есть ли там оленеводы, ведь они кочуют за стадами. Не знаете вы туда дороги, да и мотобот у нас ненадежный. Во-вторых, и самое главное, завтра к вечеру мы закончим выгрузку угля с лихтера, и вам есть уже распоряжение - следовать в Дудинку, а нам - в Ворогово, для окончательной выгрузки угля.

На этом и разошлись. О том, что произошло дальше, рассказал Петр Кевбрин. Выйдя от меня, они втроем зашли в каюту механика Гайсенка и там приняли решение. На 6.00 часов утра наметили отъезд на шлюпке с теплохода "Мусоргский", где была нештатная дюралевая лодка с подвесным мотором "Ветерок". Слабое место этих моторов - в них срезает шпонку, но капитан "Мусоргского" заверил, что у него есть запасные.

Утром, как и договаривались между собой, передав второму штурману Георгию Баженову, что к 12 часам вернутся, они сели в лодку и отошли от борта теплохода "Мусоргский" вверх. За руль сел Николай Никонов. Примерно в десяти километрах в моторе срезало шпонку, на что Никонов сказал:

- Сейчас поставлю новую шпонку, пойдем, как на "Вихре".

"Вихрь" - это тоже подвесной мотор, но более сильный и надежный, чем "Ветерок". Заменив шпонку, он дернул за шнур стартера, мотор взревел, и они все трое оказались за бортом - мотор был на скорости, а он не подумал ее выключить. Лодка перевернулась вверх дном, ее корма под тяжестью подвесного мотора ушла под воду.

Часа примерно через два они на последнем дыхании достигли отмели одного из островов архипелага Гусинские острова. Кевбрин, ухватившись за фалинь лодки, потащил ее вперед на сухое место, Никонов и Гайсенок помогали ему, толкая лодку сзади.

- Первым упал Никонов, - рассказывал Кевбрин. - Я подошел к нему, поднял за плечи и начал вытаскивать его из воды, говоря Гайсенку: "Помогай!" "Дай отдышаться, - ответил Гайсенок. Прошло не более пяти минут, оглянулся, вижу - упал и Гайсенок. Подошел к нему - лежит без сознания. Вытащил на сухое место обоих, кое-как подтащил лодку и переложил их в нее. Я чувствовал, что они скончались от переохлаждения организма. Сел рядом и стал ожидать, считая, что то же произойдет и со мной. Мыслей никаких не было. Ближе к ночи подул северный ветер, вода начала прибывать, и я несколько раз перетаскивал лодку ближе к сухому месту...

В таком состоянии и обнаружила его поисковая партия. По небритым щекам Кевбрина непроизвольно бежали слезы. Он плакал. Трудно было удержаться от слез и мне. О чрезвычайном происшествии сообщили в пароходство, в прокуратуру и милицию района - в Караул.

Через два дня выгрузку угля мы закончили и перешли в Воронцово. Разгрузочные работы там шли уже к концу, когда в каюту заскочила матрос-моторист с криком:

- Этот пьяница сжег моего сына. Помогите!

Я, в чем был, бросился в машинное отделение. Там увидел первого помощника механика Александра Тихоновича Бачина в нетрезвом состоянии и кочегара, молодого парня, с небольшими ожогами лица. Видя, что ничего страшного в ожогах нет, я отправил кочегара в местный здравпункт. Туда же отправил и Бачина на предмет его освидетельствования по причине нетрезвого состояния. После получения подтверждающего документа я подписал приказ по судну о списании на берег Александра Тихоновича Бачина - за нахождение на судне в нетрезвом состоянии и, по этой причине, грубое нарушение техники безопасности при разжигании судового котла.

Бачин и до этого происшествия имел замечание - за то, что с глубокого похмелья начал управлять судовым краном. При этом он ссылался на врачей, которые рекомендовали ему каждый день выпивать по стакану вина. Вместе с ним с судна сошла и его жена, радист-электрик. Это была не Бог весть какая потеря, но из комсостава на борту остались только я и третий штурман - третий помощник механика Георгий Баженов, впоследствии хороший капитан-механик теплохода "Солнечногорск" - судна проекта 2188.

Надо было каким-то образом восполнять потерю кадров. Я подготовил и отправил через Минсвязь телеграмму следующего содержания: "Красноярск ЧЗР Головачеву тчк Прошу направить теплоход механика тире первого штурмана зпт первого помощника механика тире второго штурмана зпт радиста тире электрика тчк Дудинке полагаем быть 15 августа КС Булава".

Заместитель начальника пароходства по кадрам Леонид Филиппович Головачев с его взрывным характером никак не мог понять, куда девался комсостав судна. Я вновь и вновь объяснял телеграммами, кто и куда девался и при каких обстоятельствах. Между тем мне стало понятно, что тучи надо мной сгущаются и, надо полагать, гром грянет по окончанию навигации. А пока к нам в Дудинку был направлен в качестве механика - первого штурмана Анатолий Яковин. Его брат Георгий Яковин известен знаменательными делами: много лет работал капитаном-механиком теплохода "Весьегонск" - с момента прихода на Енисей этого судна, в начале 90-х годов переоборудовал его на класс "река - море" и сдал морскому капитану для перегона в Черноморско-Средиземноморский бассейн. В отличие от своего брата, Анатолий с первого дня прибытия на борт находился под небольшим подпитием. На мое замечание он ответил:

- За "машину" (имея в виду машинно-котельное отделение) вы не беспокойтесь. На мостик я подниматься не буду, потому что ничего в штурманском деле не смыслю. Поэтому вы на меня не обращайте внимания.

Прибыл на судно также и радист-электрик - молодой специалист, окончивший СГПТУ-2. После знакомства он спросил меня:

- Иван Антонович, вы радиостанцию включать умеете?

- Если бы я умел, - заметил я, - то зачем нужны здесь вы?

На этом наше знакомство закончилось.

Приняв на борт разные грузы, снова ушли на Караул. После выгрузки в Карауле руководство района и Рыбкоопа обратились с просьбой увезти в Красноярск порожнюю тару из-под винно-водочных изделий. Никогда не думал, что здесь может скопиться столько пустых бутылок. Я знал, что в Красноярске был их дефицит, поэтому согласился загрузить. К тому же, чтобы выполнить навигационный план, перевезенных грузов немного не хватало, а эта тара давала возможность выполнить план и по тоннам, и по тонно-километрам.

Начали погрузку. В этот момент ко мне заходит Алексей Яковин, все под той же "мухой", и говорит:

- Узнал я, Иван Антонович, что здесь можно купить мотоцикл "Урал". Я так давно его хотел купить, но мне не продадут. Попросите, вам не откажут.

И тут я не выдержал, высказал ему все, что думаю по этому поводу, - что он не заслужил здесь и ржавого гвоздя. Тогда мой механик - первый штурман заявил:

- Если так, то, как вы уйдете на берег, я запущу главные двигатели и уйду на Красноярск.

- В таком случае, - говорю я, - вынужден вас изолировать.

Я позвонил председателю райисполкома, обсказал ситуацию и предложил посадить моего механика на казенные харчи, пока не окончим погрузку. В общем до Дудинки он добирался уже на попутном судне. Когда мы с ним увиделись в Дудинке, он был трезв, как стеклышко, и пообещал, если возьму его до Подтесово, он сделает все возможное, чтобы я забыл этот инцидент. Я так и сделал и не ошибся.

В Дудинке, в диспетчерской, мне передали кипу циркуляров, радиограмм, адресованных КС теплохода "Норильск". Я в бешенстве пошел в радиорубку, где мой молодой специалист сидел и читал книгу. Говорю ему:

- Ты же мне ежедневно докладывал: "Вашу радиограмму передал, нам ничего нет".

Он мне в ответ:

- Я же вас спрашивал, умеете ли вы включать радиостанцию. Вы сказали, что нет. Поэтому, чего я вас буду расстраивать без толку!

Я не нашелся, что ему ответить, и вызвал специалиста из радиокамеры, который дал полный инструктаж моему радисту.

На этот раз в Дудинке мне был преподнесен еще один "сюрприз". На борт прибыл наряд милиции, и старший заявил:

- Из вашего экипажа украли электрогитару в Доме культуры в Карауле.

Я говорю:

- Давайте, ищите!

Нашли у кочегара-моториста, которому в Воронцово обожгло лицо. Наряд милиции задержал его и увел с собой. Тут прибегает ко мне судовой кок, со слезами, и говорит:

- Матроска (так в экипаже звали матроса - уборщицу помещений) полезла в иллюминатор топиться.

Я без сожаления дал этой женщине - матери кочегара-моториста расчет, и она осталась в Дудинке - из-за сына. Впоследствии их судьбой не интересовался.

До Красноярска дошли благополучно, и здесь я сразу попал на "ковер" к начальнику пароходства Фомину - по поводу гибели капитана Никонова и механика Гайсенка. Докладывал начальник отдела техники безопасности Слюсарев. В проекте решения совещания по этому вопросу отмечалось, что капитан теплохода "Норильск" Булава, зная сложные условия плавания в устье Енисея, допустил выезд команды за продовольствием ("И откуда только это взялось?" - думал я) на запрещенной к использованию на судах лодке "Казанка-М". Предлагалось освободить меня от занимаемой должности. Все участники совещания молчали. Степан Иванович Фомин задал вопрос докладчику:

- Дети погибших пенсию получают? Ведь прошло около трех месяцев.

Затем спросил у меня:

- Какая была необходимость выезжать за продуктами?

Я ответил, что решение по теплоходу "Мусоргский" принимал капитан этого судна, а по теплоходу "Норильск" такой необходимости не было. Вывод, который сделал начальник пароходства, был для Слюсарева неожиданным:

- Объявить ему о не полном служебном соответствии с вытекающими отсюда последствиями...

23.

Расскажу еще об одном случае, который также связан с теплоходом "Норильск".

Во второй половине сентября последним рейсом следовали на север. Зашли в Подтесово взять зимнюю одежду, кое-что по снабжению судна. Здесь ко мне обратился Солоха с просьбой увезти его на рыбалку. Наше судно прельщало его тем, что мы имели кран и могли без проблем погрузить лодку и снаряжение рыбака. Я спросил позволения у диспетчера, он разрешил. После этого я дал Солохе добро на погрузку. Но каково же было мое удивление, когда на борт, кроме лодки, снастей, было погружено десять пустых деревянных бочек для засолки рыбы.

- Неужели вы все это заполните? - удивленно спросил я.

- Конечно, - отвечал он. - Кроме этого, дайте мне свою порожнюю бочку - я и ее заполню. Еще думаю наколотить мешков пять кедровых орехов.

- Ну и ну, - вслух удивился я. Но артельщику сказал, чтобы бочку все же подобрали.

С Солохой был еще один человек, то ли родственник, то ли товарищ. С собой они взяли мешок сухарей, полмешка соли, добрый кулек махорки, сахар, ружья и припасы к ним, из посуды - две кастрюли, две миски, в таком же количестве алюминиевые кружки и ложки. Мы высадили их на Сургутинский остров.

Рейс у нас был до Посино - базы геологов, что в десяти километрах ниже Караула, затем 60 - 70 километров по протоке Широкой и далее - по более узким протокам, большим и малым, которых здесь великое множество. Мы располагали самодельной лоцманской картой этого участка с нанесенными глубинами и рекомендованным судовым ходом. Дошли до базы и выгрузились без особых проблем.

Когда выходили на Енисей, кругом уже лежал снег, мелкие протоки покрылись тонким льдом, появились широкие забереги. Освещая берег прожектором, заметили два отчетливых зеленых огонька, потом еще пару. Это были песцы. Когда выключили прожектор, увидели, что и по заберегам тоже бежали два-три песца. Они часто останавливались, что-то вынюхивая. Потом, уже при ледоставе, когда приходилось участвовать в выводках флота с севера, мне часто приходилось видеть среди торосов песцов, которые искали во льду замерзших уток.

Мы подходили к месту высадки наших рыболовов-охотников, не надеясь застать их. Кругом были забереги, по реке несло пока очень редкую шугу. В бинокль рассмотрели вдалеке бочки, стоящие в ряд у самого уреза воды, и фигурки двух человек, что-то колдовавших у костра. Это были наши рыбаки. Подошли на якоре к месту дислокации Солохи и его напарника на вылет стрелы и быстро погрузили их имущество на борт судна. Груза прибавилось значительно: все бочки были заполнены рыбой, - в стороне стояла наша, наиболее емкая, - и еще три мешка кедровых шишек и пять глухарей, - такова была добыча двух промысловиков. Никогда бы мы не поверили, что примерно за две недели можно было добыть столько даров природы, если бы все это не увидели своими глазами. Когда они временно разместились в кают-компании, там установился такой запах махорки, долго не мытого человеческого тела, дыма костра, что, как говорится, хоть топор вешай. Поскольку мы шли уже на зимовку, никаких сложностей с выгрузкой рыбаков у нас не возникло.

Трагичная судьба постигла Солоху, этого профессионального рыболова-охотника, уже потом, в девяностые годы. Это было время, когда волна преступности захлестывала страну повсеместно. Рядом с Подтесово разместились учреждения исправительно-трудовых колоний. Среди арестантов были и такие, которые жили не за колючей проволокой. Однажды ночью какие-то из этих подонков начали ломиться в подворье Солохи. На его возглас, что нужно, прозвучало требование: "Отдай собаку!" Из-за собаки его и застрелили...

24.

В межнавигационный период 1970 - 1971 годов я наконец-то закончил Новосибирский институт инженеров водного транспорта (ныне академия водного транспорта), судомеханический факультет. Готовился ехать в Финляндию принимать теплоход "Морской-21", впоследствии "Шишков".

Уже были оформлены выездные документы. Более того, по этому случаю досрочно, при сокращенном кандидатском стаже, я был принят в члены КПСС. Я, что называется, бредил предстоящей поездкой, впервые за границу, и судном, о котором я знал только понаслышке.

Все дело испортил Иннокентий Васильевич Копеев, капитан теплохода "В. Чкалов", который вздумал увольняться из пароходства. На почве семейных неурядиц он решил поменять место жительства на закрытый город Красноярск-26 (ныне Железногорск), где ему была обещана квартира и должность руководителя тамошнего флота. И хотя в узком кругу он заявил: "В лаптях буду ходить, а в пароходство не вернусь!", - обстоятельства круто развернули его на обратный курс. Состряпанное кадровиками пароходства персональное дело по партийной линии не позволило осуществиться тем планам, которые Иннокентий Васильевич задумал: в Красноярске-26 на работу его не взяли, и пришлось ему возвращаться обратно в пароходство. Иннокентий Васильевич был талантливым капитаном, и Леонид Филиппович Головачев со словами: "Быстро же ты износил лапти", - направил его на один из 600-тонных танкеров, затем - на теплоход "А. Матросов", после этого - в Австрию, на приемку теплохода "Антон Чехов".

Позже, когда я был заместителем начальника пароходства по кадрам, мне пришлось освобождать Иннокентия Васильевича от должности капитана "Антона Чехова" по рапорту судового врача и записям в санитарном журнале судна. На фоне того психологического климата, который установился в речном флоте страны после трагедии с теплоходом "А. Суворов" в Ульяновске, когда судоводитель ошибся в судоходном пролете моста, в результате была срезана вся надстройка до шлюпочной палубы включительно и погибло более 150 туристов, - по другому поступить я не мог.

Покинув теплоход "Антон Чехов", Иннокентий Васильевич Копеев не потерялся, не "упал на дно", но работал в пассажирском агентстве, затем - капитаном дизель-электрохода "Литва". После непродолжительной и тяжелой болезни он ушел из жизни. Его друзья, экипаж "Антона Чехова" выступили с предложением установить на этом теплоходе мемориальную доску в честь его первого капитана Копеева и первого механика Комаишко. Я поддержал эту инициативу, и в 1998 году такая доска была изготовлена и установлена на теплоходе "Антон Чехов".

Что касается моей поездки в Финляндию, не состоялась она потому, что меня решили назначить капитаном на теплоход "В. Чкалов", с которого Иннокентий Васильевич Копеев уходил, решив перебраться в Красноярск-26. В марте 1971 года он сдавал, а я принимал этот теплоход в Подтесовском затоне. Осмотрев судно, - все было в идеальном порядке, - мы зашли в каюту капитана, чтобы подписать акт сдачи-приема. И тут Иннокентий Васильевич заплакал. Было ясно, что ему страшно не хотелось уходить с этого судна: более 15 лет он проработал на нем капитаном. Я знал, что он любил его, гордился им, относился к нему, как к живому существу. Он часто подчеркивал, что на этом теплоходе за время его капитанства не было ни одного мало-мальски серьезного ЧП. Меня смутили слезы Иннокентия Васильевича, и я предложил порвать акт передачи - в пароходстве поймут. Он возмутился моему предложению, извинился за слезы, и мы подписали акт.

Перед этим мои близкие друзья говорили мне, зачем тебе нужны такие хлопоты, денег на "Норильске" ты зарабатывал в несколько раз больше. "Не хлебом единым", - отвечал я, не соглашаясь с их доводами. Во второй раз я произнес эти слова, когда меня принимали на работу в крайком КПСС, где зарплата была также на порядок ниже.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: